Эрмен-Армен – любовь Шушаника

(рассказ)

Это новый Баку. Новый, современный Баку. Когда-то его прозвали «Чёрным городом». Не знаю, в переносном смысле, или же из-за черного дыма, поднимающегося из заводских труб? Но мы никогда не называли его по-азербайджански. Для нас он всегда был «Чёрный город». Родители, сдав старую квартиру в поселке под названием НЗС, получили новую в пятиэтажном доме напротив больницы имени Шаумяна. Здесь же мы – сестра и три брата, пошли в школу. Двор наш был интернациональным. Да, и название нашего района было армянским – Шаумяновский район. Как и многое другое в этом районе: больница имени Шаумяна, бюст – Шаумяна, улица – Шаумяна, метро – Шаумяна... Во дворе в основном жили армяне и русские. У каждого свой говор, диалект, обращение. Меня звать Ахмед. Армяне называют меня Ахмедджаном. А русские – Ахмедиком. Мы тоже обращались к ним на их языках. К армянским именам добавляли «джан», а к русским – «ик». Когда в некоторых окончаниях мы слышали приставку «джан», то сразу понимали, что говорящий – армянин. Но одно мы не могли понять, ведь «джан» – душа, – азербайджанское слово, почему же армяне присвоили его. Может, чтобы понравиться нам?

         Стоило им увидеть черноволосого, черноглазого человека, то сразу спрашивали: «Хаес, туркес?» –  «Армянин, турок?». Я удивлялся. Что такое турок? Разве в Азербайджане есть турки? Турки в Турции. А здесь Азербайджан – Советский Азербайджан. А мы – азербайджанцы.

         Слушали они в основном азербайджанские песни. Обожали Зейнаб Ханларову и Мамедбагира Багирзаде. А иногда просто говорили нам – азербайджанцам: «Она народная артистка нашей Армении». А затем начинали петь:

«Стали братьями Айастан,

Азербайджан».

         В нашем дворе все мастеровые были армянами. И руки у них были «золотые». Для ремонта своих квартир азербайджанцы приглашали в основном их. Очередь на мастеров нужно было занимать заранее, за месяц-другой вперед. Газом, нефтью и другой «черной работой» занимались русские.

         Был у нас один сапожник-армянин. Я знал его тонкую струнку: он был фанатичным почитателем Анастаса Микояна. В то время в магазинах трудно было найти хорошую обувь. Поэтому пошитая обувь не раз ремонтировалась, да, и носилась по семь-восемь лет. Я знал, что Микоян был первым руководителем азербайджанских коммунистов, соратником Шаумяна. Во времена Хрущёва избирался председателем Президиума Верховного Совета СССР. Конечно, я его никогда не видел, но ради того, чтобы содержать обувь в надлежащем виде, должен был его нахваливать. В то время я пытался жить согласно азербайджанской поговорке: «Ради выгоды и армянина дядей назовешь». Заходил в тесную сапожную будку и, заливаясь соловьем,  нахваливал Анастаса Микояна. До тех пор, пока дядя Карапет не говорил: «Ты мне нравишься, парень. Будет тебе подарок, Ахмедджан, – пара отличных туфлей».

         Смерть русского или армянина была праздником для наших дворовых бездельников. Спозаранку они занимали позицию перед дверями армян. Лживо выжимали из глаз слезу, так как знали, что на поминках на стол будет поставлена водка. По традиции на их поминках пьют не чокаясь. Наши же обормоты, порой, забывались, и нередко за столом можно было услышать перезвон рюмок со здравицами: «За Рубика».

         Был у нас один тип – дядя Ибиш. На армянских поминках он так напился, что не мог стоять на ногах. Его жене оставалось только причитать: «Постыдись! Когда умер Мамед, ты с трудом пошел к нему на сороковины. А что же сейчас случилось, стоило Рубику умереть, а ты уже у его дверей. Почуял запах водки?».

         Большинство армянских мальчиков с нашего двора учились в русском секторе, да, и девочки тоже. Но одна из них – дочь дяди Армена Шушаник училась в нашей школе по-азербайджански. Мы были в одном классе. Вместе шли в школу, вместе возвращались. Она была красивой: черноглазой, с длинными волосами. Её фигура завораживала. Называть ее по имени доставляло мне особое удовольствие. Шушаник… Будто Шуша оживала перед глазами. Мне казалось, Шушаник взято от слова «Шуша». И только, чтобы сделать слово ласкательным, к нему добавили окончание «ик». Ведь когда меня хотели приласкать, то называли Ахмедиком.

         Наши родовые корни берут начало в Шуше. Но я никогда не видел Карабаха. Даже не знал, где он находится. Мои отец и мать родились в Баку. Дома они ни слова не упоминали о нашей родословной. Однако семья Шушаник приехала в Баку из Карабаха. Ее дедушка и бабушка жили в Гадруте. Каждое лето они ездили туда.

         Она взахлеб рассказывала о горах, родниках, реках, волшебной красоте  природы этого края. Я тоже внимательно слушал рассказы этой армянской девочки о Карабахе. Она мне, шушинцу, давала уроки о Карабахе. Но в душе я не грезил об этом крае. Моя жизнь была здесь, в «Чёрном городе». Полные дымом заводские трубы, сигналы локомотивов, перевозящие бензин и нефть, звонки трамваев, Бульвар, пыль, поднимаемая бакинским ветром. Они для меня были более родными, чем Карабах и рассказы Шушаник о Карабахе. Но все равно я слушал её.

         Армянские мальчики старались подружиться со мной. Я не знал армянского языка, но отлично говорил по-русски. И они хорошо знали русский. Но очень старались, пусть даже коверкая слова, говорить со мной по-азербайджански. Я же всячески издевался над их ошибками. Подобным образом армянские дети научились, даже лучше, чем я, говорить по-азербайджански. Только потом я понял, что им в совершенстве нужно было освоить наш разговорный язык, а не дружба со мной. Но тогда я был далек от всего этого. Дружба с Шушаник крепла день ото дня. Да, и дядя Армен поручил мне приглядывать за дочкой, чтобы ни в школе, ни на улице никто не задевал её. Мы вместе шли в школу, вместе возвращались домой. И хотя её брат Арсен косо смотрел на нас, но был вынужден помалкивать из-за страха перед отцом.

         Мои родители также не возражали против этой дружбы. Точнее, не обращали внимания на нас. Ведь мы были близкими соседями.

         Шушаник была очень грамотной девочкой. Несмотря на то, что это были застойные 80-е годы, она выделялась своим широким кругозором. Она задавала такие вопросы, на которые у меня не было ответа.

         – Ахмедджан, кто основоположник советской власти в Азербайджане?

– Не знаю.

– Шаумян, Степан Шаумян. Видишь, и район наш носит его имя. В Азербайджане есть еще один сельский район – Шаумяновский. Как называется столица Нагорно-Карабахской автономной области?

– Не знаю.

– Как это, не знаешь? Степанакерт. По имени Шаумяна. А сколько районов входит в НКАО?

– Не знаю.

– Вай-вай. Хоть бы назвал Шушу. Я бы ещё добавила Гадрут, Мардакерт, Степанакерт, Мартуни. А кто был первым народным писателем Азербайджана?

– Не знаю.

– Александр Ширванзаде, армянин по национальности. Дома у меня есть книга «Хаос». Он писал по-азербайджански. Дам тебе почитать. Правда, он задел армян. Но это неважно. Он – наша гордость. А кто является экономическим архитектором «перестройки»? Армянин, Ахмедджан, армянин. Академик Аганбекян. Римскую империю от краха, от восстания Спартака спас также армянин, а точнее – хайи. И Арабский халифат от Бабека спасли мои прародители. Ты Бабека, хотя бы, знаешь?

– Да. Видел кино о нем.

– Почему так назвали движение Хуррамитов? Что такое «свободная любовь»?

– Не знаю.

– И хорошо, что не знаешь. Ты еще мал. Кто католикос армян?

– Не знаю.

– Вазген, Ахмедджан. Хорошо, кто же тогда ваш духовный лидер – Шейх-уль-ислам?

– Впервые слышу.

– Ты не ходишь в мечеть?

– Нет.

– А я хожу. Каждую неделю мать сначала ведет меня в армянскую церковь, что возле Парапета, затем в мечеть Тезе Пир, а после этого – в русскую православную церковь. Везде мы ставим свечку и молимся.

– Насчет армянской церкви я понимаю. А зачем ходить в мечеть, русскую православную христианскую церковь?

– Ахмедджан, храмы разные, а Бог – един.

– О Аллах, я ничего не понял. Ты совсем заморочила мою голову.

Она совсем утомила меня своими вопросами. И постоянно с гордостью повторяла: «армянин, хай». Не знаю, где она всё вычитала. Об этом нас ни в школе не учили, ни родители не говорили. Слово «Хай» у меня ассоциировалось с Гитлером. Теперь при каждом показе кино про войну, на моем лице появлялась улыбка. Стоило услышать «Хай Гитлет», невольно возникала мысль: наверное, Гитлер тоже был армянином. Хорошо, мы проходили немецкий язык, и я знал: несмотря, на восприятие этого слова  «хай», оно звучало «хайль».

⃰⃰         ⃰⃰         ⃰

Мы уже заканчивали школу. Наступил выпускной вечер. Для встречи рассвета мы все пошли на приморский Бульвар. Украдкой от ребят мы поднялись в Нагорный парк имени Кирова. Шушаник вновь засыпала меня вопросами:

– Ты читал эпос «Асли и Керем»?

– Нет.

– А как насчет «Бахадур и Сона» Наримана Нариманова?

– Не читал.

– А «Шейх Санан» Гусейн Джавида?

– Эй, хватит изводить меня вопросами. Не читал и всё. Мне это не нужно. Я буду нефтяником, как и отец. Спроси, что-нибудь по-техническим предметам, отвечу.

– Ах, Ахмедджан, я ведь не спрашиваю об Аветике Исаакяне. Все мои вопросы относятся к истории, литературе Азербайджана. Хорошо, а ты веришь в любовь азербайджанского юноши к армянской девушке?

Я взглянул в черные глаза Шушаник. Они ярко горели. Только потом я понял, к чему все эти вопросы. Во-первых, чтобы показать себя представительницей большой культурной нации. Во-вторых, чтобы в итоге свести разговор к судьбе тюркского юноши и армянской девушки – Бахадура и Соны, Асли и Керема.

– Верю.

Шушаник, как будто, этого ждала. Своими устами она жадно прильнула к моим губам. Впервые в свои 17 лет я почувствовал вкус женских губ. От их прикосновения у меня закружилась голова. Я с трудом сдерживал себя. Шушаник, прижавшись, целовала меня. Я совершенно опешил от неожиданности и нахлынувших на меня чувств. Куда-то улетучились мысли о возможной любви между азербайджанцем и армянкой. Я чувствовал, жил любовью, которая затягивала меня в омут. Не понимая при этом, утону я в глубинах захлестнувших меня чувств или выплыву на поверхность. От страсти на глазах Шушаник выступили слезы. Она мурлыкала в моих объятьях. Я уже не мог сдерживать чувства, был полностью поглощен её миром.

Раньше я только в книгах стыдливо читал о такой страсти, любви, вожделении. Даже выучил закономерные концовки любовных повествований из сказок «Тысячи и одной ночи». Но сейчас я сам стал участником этой сказки: «Заряженная «пушка» султана выстрелила. Ядро разрушило девичью «крепость». Еще раз он зарядил и выстрелил. Еще раз… Устав, он заснул. Скоро сказка сказывается. Через 9 месяцев у султана родился сын». Я тоже был в объятьях сказок «Тысячи и одной ночи». Но султаном я не был. Мы оба находились на пороге средней школы. В грехе «выпускного вечера». В Нагорном парке. Мы перешли границу. Но было поздно. Хотя, по правде, я был рад этому. Я любил Шушаник. А теперь и она знала об этом. Но что я скажу родителям?

– Шушаник, уже светает, пойдем.

– Куда?

– Домой.

– Не хочу. Давай прямо сейчас пойдем и запишемся в комсомольско-строительный отряд. Поедем на БАМ. Присоединимся к строительству Байкало-Амурской магистрали. Получим квартиру, создадим семью, сделаем комсомольскую свадьбу. Будем вместе, самостоятельными. Сами построим свою жизнь.

– Шушаник, пойдем домой. Давай получим аттестат, поступим в институт. Потом поговорим о дальнейшей жизни.

– Эх, кому я говорю. Все вы азербайджанцы такие. Получим аттестат зрелости – повзрослеем, поступим в институт – станем образованными, потом пойдем в армию – станем мужчинами, в армии вступим в партию – сделаем заявку на карьеру. Затем вернемся и устроимся на работу. Женимся на дочери тети или дяди, родим ребенка, потом второго… еще одного… Выучим их, вырастим, женим, выдадим замуж. Будем жить ради кого-то, а затем – умрем. Я права, Ахмедджан?

– Не знаю. Давай, пока не рассвело, дойдем до дома. Приведем себя в порядок, чтобы домашние ничего не увидели.

– А хоть и увидят. Сегодня я почувствовала счастье. Я люблю Ахмедджана.

– Тихо. Услышат. Не вздумай что-нибудь сказать дома. Всех взбаламутишь. Хорошо?

– Хорошо. Ахмедджан, хорошо. Пусть будет по-твоему. Ведь ты уже стал мужчиной, я тоже…

⃰⃰         ⃰⃰         ⃰

Мы получили аттестаты. Шушаник подала документы в народнохозяйственный институт, а я – в нефтехимический. Оба, успешно сдав экзамены, поступили. Всё также мы вместе уходили, вместе возвращались. Иногда, то я её срывал с занятий, то – она меня. Оба получали отличные стипендии, поэтому иногда ходили в популярные бакинские кафе «Наргиз» или «Фируза». Никто не знал о нашей тайне «выпускного вечера». Мы ждали окончания института. Когда родители уходили на свадьбы, прогулки, мы «вместе учили уроки». Так протекали наши счастливые дни.

Каждый день после занятий я поднимался по улице Торговой к Народнохозяйственному институту. Шушаник ждала меня на улице. Вместе гуляли по городу или шли в библиотеку. То же повторялось с утра. Сначала я провожал её, затем шёл на свои занятия.

Шли годы. Мы уже учились на четвертом курсе. По традиции, я опять шёл за Шушаник. Улица Коммунистическая была многолюдной. Кто-то кричал «отставка», кто-то – «Карабах», «Позор коммунистической партии». Выкрикивая лозунги «армяне, руки прочь от Карабаха!», люди шли в сторону площади Ленина. Подойдя к институту, увидел, что на привычном месте нет Шушаник. Я зашел в институт. На доске с расписанием узнал место последнего урока, и зашел в аудиторию. Шушаник застыла у окна, выходящего на Коммунистическую. Её трясло:

– Ахмедджан, ты пришел. Я боюсь. Очень боюсь.

– Чего ты боишься? Что ты сделала, что боишься?

– Сегодня у меня было приподнятое настроение. Будто весь мир принадлежал мне. Но сейчас страх обуял меня. Я боюсь потерять тебя.

– Я здесь. Никуда не ухожу. Почему, как всегда, ты не вышла встречать меня на улице?

– От страха. Как только толпа прокричала «забастовка, забастовка», все ребята высыпались на улицу. На меня же посмотрели косо. Что я такого сделала?

– Что случилось? Объясни мне!

– Не знаю.

Мы поменялись местами. Теперь я забрасывал  Шушаник вопросами. А она все повторяла: «Не знаю». Но я понимал, что она всё знала. В её глазах я читал страх от висящего в воздухе возгласа «Армяне, руки прочь от Карабаха!».

Мы вернулись домой. Всю дорогу она находилась в смятении. Никто даже мельком не взглянул на Шушаник. Но она вела себя так, будто в чём-то провинилась. Мы вошли во двор. Её мать стояла на балконе. Увидев нас, сразу же спустилась к дверям блока. Крепко обняла и поцеловала дочь, будто они давно не виделись. Затем повернулась ко мне:

– Ахмедджан, видит Бог, мы ни в чем не виноваты. Это сделали не мы.

– О чем вы говорите?

Не заходя домой, я направился в сторону площади Ленина. Шел митинг. Поводом для всенародного волнения стала вырубка армянами Топханинского леса. Я удивился. Где находится Топхана? Не знаю. По разговорам, это был лесной массив в Карабахе. Почему же тогда митинг проводится в Баку? И разве из-за двух-трех деревьев десятки тысяч человек собираются на митинг? Хорошо, если собрались, то почему не организуют марш и не предотвращают вырубку леса? А только кричат. Один на трибуне будто бы руководит массами: «Сесть! Встать! Сесть! Встать!» Надо же. А теперь говорит: «Кто не садится – тот армянин. Кто не садится – тот армянин». Один задержался с приседанием, так несчастного стали бить ногами. Боже, что же нас ожидает!

Чуть позже в речах выступающих зазвучала фраза «Нагорно-Карабахская автономная область». Потом стали говорить об интервью академика Аганбекяна французской газете «Фигаро». На трибуне появились представители интеллигенции, историки. На митинге не задавали вопросы подобные тем, что спрашивала армянская девушка Шушаник, а давали разъяснения. Затем стали говорить, что армяне изгоняют азербайджанцев из исконно родных мест в Армении. Некоторых даже убили, заживо замуровали в трубу и с обеих сторон заварили. На спины женщин прикрепляли самовары и таким образом кипятили воду. Вспарывали животы беременных женщин, и еще не родившихся детей нанизывали на копья. На их груди выжигали клеймо в виде армянского креста. Карабахские армяне требуют выхода НКАО из состава Азербайджана и присоединения к Армении. Провели референдум, где проголосовали за это решение. О Боже, что я слышу. Это правда? Поэтому Шушаник и её мать были в смятении. Значит, они знали обо всем этом?

Я вернулся домой. Постучал в дверь к Шушаник. С опаской она приоткрыла дверь:

– Почему ты боишься? – обратился я к ней.

– Дома никого нет. Только мы вдвоем с мамой. Брат с отцом поехали в Гадрут. Со страху мы даже не можем спуститься за хлебом.

– Разве вам что-то говорят... Чего вы боитесь?

– Того, что мы армяне.

– Никуда не ходите. Я куплю и принесу.

Мой отец вернулся домой поздно вечером. Он знал о событиях, происходящих в городе. Мы сели ужинать. Вдруг в дверь постучали. Это была Шушаник. Не заходя в квартиру, с порога она прошептала мне на ухо несколько слов. Я был готов взлететь от радости. На вопрос родителей о причине моей радости, я не стал ничего скрывать:

– Мама, папа, скоро вы станете дедушкой и бабушкой.

– Когда же ты женился, чтобы мы стали бабушкой-дедушкой?

– Я давно хотел сказать. Ведь я... Шушаник... мы давно уже вместе.

Отец и мать опешили. Я же ликовал. Грезил. Хоть бы родилась девочка. Такая же красивая, умная, эрудированная, как Шушаник. Но родители как будто приросли к стульям, насупились, не зная, что сказать.

– Сынок, что же нам теперь делать?

– Как это, что делать? Надо засылать сватов. Собирайте подарки. Готовьтесь к свадьбе. Согласно нашим обычаям.

– Может и енгя[1] позвать? – подала голос мама. – Смотри, что творится в городе, а ты хочешь жениться на армянке? Чтобы нас подняли на смех? Что скажут родственники?

– Как же так, мама,… вчера ты говорила «Шушаник, дочка, мой ребенок», а сегодня она стала «армянкой»? Ведь она выросла на ваших глазах. С детства мы вместе. Она любит меня, а я – её. А теперь будет ребенок. Завтра мы с Шушаник пойдем в ЗАГС. Не хотите свадьбы, не делайте!

– Сынок, ты видешь, что армяне вытворяют в Армении, в Карабахе, а ты хочешь, чтобы армянка стала нашей невесткой?

– Да! И сделаю её невесткой. И нашу фамилию дам ей. Если понадобится, она примет и нашу веру, и нашу национальность.

Наступила тишина. Отец закончил есть. Вышел на балкон и закурил. Позвал меня и посадил перед собой:

– Сынок, что сделано, то сделано. Я понимаю, твоя честь не позволит, чтобы ребенок вырос без отца. Но я хочу рассказать тебе одну историю.

Однажды один армянин сказал, что хочет стать мусульманином. Он обратился к мулле. Мулла разъяснил ему все обряды. Армянин тщательно их осуществил. Выполнил все поручения муллы. Вызвал цирюльника и торжественно провёл обрезание. Наступило время последнего обряда. Мулла вырыл во дворе мечети могилу. Рядом поставил гроб. Одел армянина в белое одеяние, похожее на саван. Уложил его в гроб и спросил: «Ай, Вазген, каким будет твое мусульманское имя?» На что он ответил: «Мамед». Затем четверо мужчин трижды опустили в могилу и подняли гроб с Вазгеном. И каждый раз мулла произносил: «Вазген ушел, Мамед пришел. Вазген ушел, Мамед пришел. Вазген ушел, Мамед пришел». Затем мулла вытащил Вазгена из гроба и сказал: «С сегодняшнего дня ты, Вазген, становишься Мамедом – мусульманином. Отныне делай то, что требует наша вера». И Мамед таким образом продолжил жить.

Однажды ему захотелось искушать шашлыка. А ты знаешь, армяне шашлык делают из свинины. А ислам запрещает это. Мамед знал об этом. Поэтому с соблюдением всех исламских традиций, став лицом в направление Киблы, он зарезал барашка. Приготовил шашлык и съел. Но почему-то не получил удовольствие от еды. Через десять дней вновь он приготовил шашлык. Но удовольствие, раньше получаемое от свинины, он не ощущает. Но обуздать желание он не мог, поэтому упорно искал выход. Наконец, с возгласом «нашел», начал рыть во дворе яму, похожую на могилу. Положил в ящик поросенка, трижды опустил в яму и поднял из неё. И каждый раз повторял: «Свинья ушла, овца пришла. Свинья ушла, овца пришла. Свинья ушла, овца пришла». Затем заколол свинью, изготовил шашлык и съел. Сынок, не забывай эту притчу. Даже сменив имя, фамилию, и даже веру, армянин остается армянином. Поступай, как знаешь. Тебе решать.

Я внимательно выслушал отца. На мгновение в уме промелькнули слова, которые отец Дездемоны сказал Отелло: «Да, стереги – и в ночь, и среди дня. Не то тебя обманет, как меня». Почему-то слова отца напомнили мне трагедию Отелло. Хотя я не до конца понял рассказ о Вазгене, но в душе было посеяно сомнение. Чем всё закончится…, не знаю.

С утра мы с Шушаник пошли в ЗАГС и подали заявление. Она сказала, что возьмет мою фамилию. К тому же, захотела поменять своё имя. Я не соглашался.

– Шушаник – мне нравится это имя. Каждый раз, когда я зову тебя, на память приходит Шуша. Не надо менять.

– Ахмед…

– Почему Ахмед? Ведь ты всегда называла меня Ахмедджан. Что же сейчас изменилось?

– Ахмед, не прерывай меня. Шушаник меня назвал отец. По имени жены Ашота Сюни, бывшего в 906-м году правителем династии Сюник. Но и в твоих словах есть доля истины. Это имя можно привязать к Шуше. Но не имеет значение, я поменяю имя на Сюсан. Сюсан Мамедова. Хорошо звучит, не так ли?

– Пусть будет как ты хочешь.

Прошел месяц. Нас официально зарегистрировали. Шушаник стала Сюсан Мамедовой. При смене паспорта в графе национальность она записала – азербайджанка. Вернувшись на два дня из Гадрута, её отец и брат в качестве зятя меня постоянно прописали в своей квартире. Сами же, выписавшись, сняв все деньги из сбербанка, вернулись в Гадрут. Некоторые соседи даже всплакнули при их отъезде. А Шушаник  Манучарян, став Сюсан Мамедовой, осталась в отцовской квартире. В отцовской квартире, которая была записана на меня, азербайджанца.

Прошли месяцы. Сюсан приняла мусульманство. Надела хиджаб. У нас родился сын. По настоянию Сюсан его назвали Эрменом, по имени одного из древних тюркских племен Эрменийе. До того времени я ничего не знал об этом. Порывшись в библиотеке, она принесла доказательство тому. Я и согласился. Это было новым именем. Тюрк Мен есть, пусть будет Эр Мен. Пусть мой сын будет мужественным.[2] В период национального пробуждения, митингов это имя звучало красиво. Находились и те, кто хвалил меня за это имя.

         В те годы Сюсан помогала всем соседям-армянам. В тревожные моменты она прятала их в нашей квартире. И даже наша дача, о которой мы вспоминали только от лета к лету, превратилась в бункер. А беженцы, выискивающие свободные армянские квартиры, чтобы поселиться в них, увидев мою жену в хиджабе, извинялись и уходили прочь. Когда у неё спрашивали «есть ли поблизости пустые армянские квартиры?», она вежливо отвечала: «Мы тоже недавно переселились из Карабаха. Из Шуши. Поэтому никого не знаем».

Прошли годы. События сменялись одна за другой. Во дворе осталась одна армянка – и это была азербайджанка, мусульманка Сюсан Мамедова. И родители, да, и я сам уже забыли о её происхождении. Но слова отца не выходили из памяти.

Сюсан вела себя как истинная азербайджанка. Обоих сыновей – Эрмена и Эрсена воспитывала в духе тюркизма. Очень мудро…

На работе я также преуспевал. С начальником мы дружили семьями. И жёны наши были подругами. Дети наши учились в одной школе. Жену начальника звали Гарангуш. Но иногда он ошибался и называл её Айкануш. Как и я. Я тоже порой ошибался, вместо Сюсан называл жену Шушаник. Она сразу же прикрывала руками мне рот: «Дети услышат. Тише».

Однажды мы поехали в путешествие в Санкт-Петербург. При прохождении пограничного контроля в аэропорту один из работников миграционной службы протянул руку в сторону детей и произнес:

– Хай, Армен, добро пожаловать в Россию.

Я опешил. Откуда они узнали, что ребенок наполовину армянин?

– Не Армен, а Эрмен.

– Это по-вашему Эрмен – эрмени, а по-русски, по-армянски – Армен. Армянин, Великая Армения. Привет, Арсен.

– Не Арсен, а Эрсен.

– Ну, какая разница. Проходите.

Только потом я понял, что «хай» по-английски означает «здравствуй». Получается, что и англичане произошли от армян. Я задумался. Куда не взглянешь, везде армяне. Работник миграционной службы тоже был армянином. Он сразу почувствовал, что Эрмен с Эрсеном наполовину армяне. Как он догадался? Может, это зов крови. Нет, у них одинаковый код крови. Они сразу чувствуют друг друга. Даже если надели хиджаб.

Я прикусил губу. Оказывается, Шушаник, отвернувшись от армян, став мусульманкой, азербайджанкой, в 80-е годы спрятавшись под азербайджанским именем, дав детям имена Эрмен и Эрсен, назвала их именами отца Армена и брата Арсена? Не только именем отца, но и нации, и государства. Своего государства, созданного внутри азербайджанского государства. Интересно, сколько в нашей стране похожих на ее дядьёв удальцов, Эрменов, Эрсенов? Чего они достойны: ненависти или расположения? Чья кровь в них сильней: отца или же матери? Каков для них родной язык? Где у них Родина? Когда Шушаник спрашивала у меня, «верю ли я в любовь азербайджанского юноши к армянской девушке?», почему я не задал вопрос: «верит ли она в любовь армянской девушки к азербайджанскому юноше?». Не знаю, верила ли она в эту любовь, но я на сто процентов был уверен в её большой, бесконечной, высокой любви к своему народу, нации.

Во всём мире все будут принимать этих наполовину тюркских, наполовину армянских детей, родившихся от Шушаник, как своих. Во враждебной, как считают армяне, Турции они будут Эрмен, Эрсен, в России, Прибалтике, Украине, Америке, Армении – Арсен, Армен. Но в любом случае, хоть Эрмен, хоть Армен – в конечном счете, они будут подразумевать «армянин», «эрменистан», «эрменийе», «Армения».

И даже название «эрмени» дали им мы, азербайджанцы. Мы подарили древние тюркские земли Эрменийе для того, чтобы они создали свое государство в составе страны Советов. Звучащие по-русски, по-английски «Армения», «Армениан» тождественны с этим тюркским названием. На карте мира всем, кто громогласно провозглашает «я хай, а государство моё – Айастан», мы говорили: «ты – эрмени. Наш враг. Дитя тех, кто на протяжении веков приносил нам несчастье». Тем самым делали этот народ гораздо древнее, чем было на самом деле. Мы делали их героями своих художественных произведений. Воспевали любовь азербайджанца к армянской девушке. Но не смогли показать, насколько любовь армянской девушки к азербайджанцу мизерна на фоне её высокой любви к своему народу, своей нации. Ради лично и выгоды мы, азербайджанцы, готовы даже назвать «армянина дядей». Но насколько это смешно по сравнению с тем, что делают армянские женщины ради своей нации, его будущего: даже, называя тюрка «мужем, любимым», делят с ним одно супружеское ложе.

Пограничник ставит штамп в мой паспорт. Вспоминаю «штамп», поставленный отцом по поводу моей женитьбы на Шушаник. Наконец, я прозрел. Но – поздно. Чтобы забыть отцовские слова, рою в своем сердце маленькую могилу. И трижды повторяю про себя:

 «Шушаник ушла, Сюсан пришла. Шушаник ушла, Сюсан пришла. Шушаник ушла, Сюсан пришла…»

Перевод Намика Азизова